Эта светловолосая девушка не была похожа на привокзальную синявку. Даже свежий шрам на переносице совсем не портил. Тем удивительнее была просьба купить ей «супчик». Мне совсем не хотелось покидать очередь за пивом, но деваться некуда. Трудно было отказать бедняжке, утверждавшей, что она не ела три дня. Еще и кристально трезвой.
Мы подошли к стойке хрючевальни, и я заказал ей борщ.
— Только не борщ! — воскликнула девушка. — Давайте лучше солянку.
— Солянку, так солянку — сказал я кассирше.
— Хорошо, с вас 360 рублей.
Цены на вокзале Ростова-на-Дону были немилосердны, однако меня они смущали все-таки меньше, чем мою спутницу.
— Это слишком много!
— Не обеднею, не волнуйтесь.
Я выдал дежурную улыбку и полез за кошельком.
— Нет, это слишком много!
На этих словах скромница выскочила из ресторанного дворика как ошпаренная. Я пожал плечами и встал обратно в очередь за пивом. Да, 360 рублей за крохотную порцию супчика, это действительно дохера. Но если бы я не ел три дня, то, пожалуй, не переживал о чужих деньгах.
Через полчаса я спустился на платформу, где меня ожидала еще одна просьба. На этот раз самая обыкновенная и уже от женщины средних лет.
— Ой, а помогите мне донести сумку, пожалуйста.
Проще простого! Надо же довести до конца хотя бы одно доброе дело. Я схватился за клетчатый баул и понял, что он весит немногим меньше холодильника, под завязку забитого пивом в стекле.
— Сейчас, погодите, вам мой сынок поможет.
К нам подбежал худенький парнишка лет 15. Объективно сумка была тяжела даже для двоих крепких мужчин. Парень схватился за вторую ручку, и мы спешно поковыляли в сторону последнего вагона. Поезд скоро отправлялся.
— Да уж, и как вы его только дотащили вдвоем до платформы?
Парнишка слегка улыбнулся.
— Что же вы такое там везете?
— Да все, что смогли взять с собой. Мы из Мариуполя едем.
Надо было что-то ответить. Я пробубнил пару сочувственных фраз, смысл которых неизбежно сводился к «хуево быть вами». Дальнейший диалог был затруднителен: пробиваться с баулом через толпы людей на платформе и без того непросто.
Кое-как мы добрались до последнего вагона. Я хлопнул парнишку по плечу и пожелал удачи. Для подростка он держался очень хорошо. В лице читалась собранность, характерная для человека, принимающего трудные решения с самого скромного возраста.
В моем купе уже раскладывала вещи обычная российская семья: седеющий батя-подпивас, его пухлая жена и некрасивая дочка лет 18. На случай такого соседства у меня всегда наготове железобетонный план — смертельно напиться и проспать до самой Москвы. Я подождал в коридоре, пока мои попутчики закончат подготавливать спальные места, и затем занялся тем же самым. Родители смотрели в окошко, девочка залипала в телефон.
— Тихо-то как… — с упоением протянула женушка. — Наконец-то поспим нормально.
Поезд тронулся. Надо было проверить свою догадку. Я сел рядом с батьком и вклинился в разговор, а затем спросил, откуда они едут. Догадка подтвердилась. Стоило ожидать, что я могу столкнуться с беженцами на ростовском вокзале. Более того, из них состоял весь поезд. Как только мои попутчики почувствовали живой интерес к их незавидной судьбе, на меня посыпались истории, от которых стало бы не по себе даже мексиканцам из Mara Salvatrucha. Сбежавшим из пылающего города хотелось выговориться человеку, девственному в отношении пиздореза.
Воздух в Мариуполе пахнет гарью и трупами. Оставшиеся в городе гражданские часто жили в полуразрушенных домах, готовых сложиться от любой следующей бомбы. Раз за разом им приходилось переезжать из обвалившихся секций в пригодные для жизни. Первое время самые осторожные спали в коридорах, подальше от окон, но рано или поздно возвращались в спальни. Тяга к комфорту неизбежно побеждала страх быть убитым во сне залетным осколком. Именно так и погибла матушка отца семейства, с которым я делил купе поезда.
Сообщил он мне об этом вполне буднично, почти вскользь. Жизнь в зоне боевых действий сушит слезы не хуже строительного фена. Сами окна никогда не закрывались на ручку, чтобы стекла не выбивало взрывной волной. Спали прямо в одежде из-за холода и чтобы иметь возможность быстро выбежать из дома. Питьевой воды в городе уже почти не оставалось. Техническая усваивалась плохо, особенно, детишками. Проблем с едой тоже хватало. Ради съестного гражданские шли не только на мародерство, но и на смертельно опасные авантюры. Однажды наша артиллерия хорошенько отработала по войсковой части. Прослышав об этом, десятки людей ринулись туда в поисках съестного. Рейд оказался неудачным: выжившие всушники встретили голодную толпу плотным огнем.
Готовили мариупольцы на кострах. Их разжигали прямо у подъездов, чтобы быстро забежать в дом в случае обстрела. Моим попутчикам повезло, одним из их соседей оказался ветеран афганской войны. Он всегда мог определить по смертоносному ассортименту хлопков и свистов, пора ли падать на землю или можно спокойно продолжать обедать. А еще охотно делился жутковатыми лайфхаками. Например, если вы не слышите, как падает мина, значит она летит прямо в вас.
С ним же была связана весьма характерная история. Одним вечером собравшиеся у дворового костра соседи заметили, как в их сторону движется напряженно озирающийся человек в гражданском. На ногах у человека были армейские ботинки, а в руках нечто, замотанное в грязное тряпье. Не говоря ни слова, афганец встал из-за костра и направился в сторону подозрительного типа. Всего парой фраз он объяснил, что глупо таскаться по улицам с кучей ссаных тряпок. И оказался весьма убедителен! Неудавшийся тероборонец выкинул сверток в сторону и убрался прочь. В этом свертке, как оказалось, он нес автомат Калашникова.
Выслушав поток апокалиптических рассказов, без труда можно составить топ ненависти мариупольцев. Первое место с огромным отрывом занимают украинские нацгвардейцы. Хотя бы потому, что ненависть к ним начала копиться задолго до войны. После вторых Минских соглашений, когда последняя надежда на заступничество РФ была потеряна, многим русским пришлось сбежать из Мариуполя. Куда угодно, лишь бы подальше от непрерывно кошмарящих их сбушников. Квартиры продавались в спешке и за гроши. Освободившуюся жилплощадь занимали понаехавшие западенцы, пополнявшие ряды нацгвардии.
В свободное от фекальных шествий и боевой подготовки время свидомиты учили местных быть правильными украинцами. Конечно же, при полном попустительстве мусоров. И далеко не все жертвы перевоспитания отделывались простыми побоями. Результат такой просветительской работы был весьма предсказуем. «До 14-го года мы к украинскому языку относились спокойно. После 14-го мы его просто возненавидели», — так описала мне положение дел попутчица-мать. При этом она постоянно поправляла своего мужа, когда у того проскальзывали хохляцкие словечки: «Ну что ты все никак не отучишься? Говори нормально!»
Стоило начать штурм Мариуполя, как азовские боевики перестали скрывать свое отношение к гражданским русским: в лучшем случае относились как к досадной помехе. Обычным делом стало выгонять мирных из бомбоубежищ, над которыми можно было обустроить удобную огневую точку. Как-то в одном из таких бомбоубежищ гражданских просто перестреляли. Видимо, собравшиеся там мариупольцы отказались выходить, подставляя себя под бомбы. Такой же обыденностью было размещение артиллерии в жилых кварталах. Укропская тактика была проста и эффективна: отработать по нашим позициям и быстро уйти. Ответка прилетала уже в пустые дворы, обдавая близлежащие жилые дома волнами горячих осколков. Конечно же, не у всех получалось стоически выносить постоянные артобстрелы. Один местный мужичок даже попробовал доехать на велосипеде до русских позиций. Он хотел убедить наших в том, что никаких украинских солдат в этом секторе нет. Причем заранее зная, что это неправда.
Когда на головы мариупольцев не летели снаряды и мины, жизнь в городе не становилась безопаснее. Любой поход за водой мог оказаться последним. Улицы минировались без всякого предупреждения, а снайперы подозрительно часто принимали мирных за комбатантов. Поэтому по улицам старались перемещаться с ведрами для воды, чтобы исключить возможность такой ошибки.
Помогало не всегда. Как-то не повезло мальчику, который переходил дорогу, следуя за старшим братом. Мои собеседники были уверены, что все эти ошибки не случайны, и через оптику целился именно «Азов». «Нелюди», обмазывающиеся чужими орлами и свастиками. Непременно объебанное всевозможными веществами «зверье», обожающее поразвлечься в стиле Амона Гета.
На втором месте в топе ненависти были наши бойцы из ЛДНР. Впрочем, я так и не услышал про них ничего минимально жуткого. Весь негатив сводился к обвинениям в злоупотреблениях алкашкой и вполне объяснимой грубости. Солдаты донбасских республик срывались на мариупольцах за то, что те жили последние 8 лет с мирным небом над головой, а теперь «прикидываются жертвами, которым все должны». В качестве примера мне рассказали, как двое воинов из НМ ДНР остановились на ночлег в частном доме у тети попутчицы-матери. Они выглядели нетрезвыми и вели «как у себя дома». Стоило хозяйке сделать им замечание, как один из них пригрозился, что застрелит ее, если та не перестанет возникать. Впрочем, на следующие утро оба были гораздо вежливее. «Видать проспались», — предположила мать.
На третьем месте были ВКС РФ. Мариупольцы считали, что если мины и снаряды запускают прицельно, то авиаудары наносят вообще без всякой системы — лишь бы разнести побольше домов. Я не стал их разубеждать. Было бы странно читать лекции о тактике современной боевой авиации моим чудом спасшимся собеседникам…
Соседи встали гораздо раньше меня. Мариуполь просыпался рано: с первыми утренними обстрелами, начинавшимися не позднее пяти утра. Выработанный неделями режим сна не перестраивается в одночасье. Мы взяли чай у проводника, и меня принялись угощать конфетами. Отказываться я не стал, хотя было трудно отделаться от ощущения, будто я объедаю беженцев. За завтраком семейство вспоминало мирное время. Батя работал охранником, а у его жены был магазинчик нижнего белья. Дочка училась в вузе. В прошлом году они всей семьей ездили в Стамбул. Все были в восторге от поездки. Стамбул — замечательный! Турки — просто прелесть! Я постеснялся рассказать историю о том, как прелестные стамбульские турки меня отпиздили и обокрали. Зачем порочить чужие воспоминания?
На длинной остановке мы вышли покурить и взять кофе. Мать никак не могла привыкнуть к рублевым ценам и закидывала меня вопросами: «А вот это нормальная цена? Или дорого? Да? А вот эта?» Черт, если бы я сам знал. Цены после 24 февраля скакали как хохлы на Майдане. Когда мы вернулись в вагон, дочка начала показывать родителям найденные в интернете фото разрушенного Мариуполя. Беженцы принялись изучать обгоревшие скелеты домов. Им хотелось оценить общий уровень разрушений. В Мариуполе не было возможности читать телеграм-каналы. А отходить далеко от подъезда смертельно опасно. В том числе поэтому люди не спешили эвакуироваться. Ехать через насквозь простреливаемый город решительно не хотелось. Один из занимавшихся эвакуацией волонтеров сразу предупредил моих попутчиков: «Я могу вас довезти, но будьте готовы к тому, что по нам откроют огонь снайперы». Желания эвакуироваться сразу поубавилось.
Температура в аду постоянно повышалась. В следующий раз, когда во двор семейства приехала волонтерская машина, эвакуироваться решилась их соседка по дому. Но ей нужно было забрать пожилого отца, жившего в соседнем квартале. Казалось бы, совсем недалеко. Уже на обратном пути они попали под артобстрел. Побежали со всех ног. Отец отстал. Взрыв! Соседку сильно посекло осколками, ее одежда потемнела от крови. Но отцу пришлось гораздо хуже: мина разорвалась совсем рядом. Он, возможно, был еще жив, но потерял руку и ногу. Гарантированная смерть. И соседка побежала дальше. Ей надо было попытаться вывезти хотя бы мать. Но та, увидев окровавленную дочь, напрочь лишилась рассудка — заперлась в туалете и начала вопить. Любые доводы были бессильны. У раненной дочери не было сил вышибать дверь, а тем более тащить на себе обезумевшую женщину. Она и так уже потеряла много крови. Ничего не поделаешь! Надо было возвращаться к машине, пока еще были силы. Она уехала, оставив обоих родителей в Мариуполе. Навсегда.
Эта история была последней каплей. Семейство моих попутчиков решило непременно уезжать из города на следующей же машине. Бросив все, рискуя жизнью, они смогли добраться до Ростова. Теперь семья в безопасности. И цела. Почти цела.
Они вышли из поезда еще до Москвы. В отличие от многих других беженцев, в России их было кому встретить и куда поселить. Но семья все равно надеялась вернуться в свой город. В родную многоэтажку.
Война — жуткая штучка. Алые цветы грудных клеток и гирлянды внутренностей, развешенных по деревьям и фонарям, так себе украшение для городских улиц. С этой праздничной мыслью я вышел на перрон. Пахло обычной Москвой. И тут среди беженцев я увидел ту самую светловолосую девочку. С ростовского вокзала. Может по солянке?
