Диалог с главредом был в этот раз короткий:
— Напиши что-нибудь о Галковском.
— Я вообще ничего не хочу писать. Я хочу, блядь, войну и интервенцию. Меня вообще тошнит от любой литературы.
— Хорошо. Напиши, почему тебя тошнит от литературы.
— Ок. Напишу.
Русская классическая литература XIX века — это биологическое оружие, чума, рожа дьявола. Иногда мне видится, что это злобный инопланетный монстр-паразит. Он присосался к лицу моей любимой страны и отложил внутри какие-то личинки. Теперь она шаткой походкой передвигается по комнате, опирается на стены, из уголка рта на пол капает тонкой ниточкой слюна. Я наклоняюсь к прозрачной лужице на полу и вижу внутри кровяные прожилки. Несчастная уже бьется в припадке, лицо бледное, глаза выпучены. Я не могу смотреть на эту ужасную картину. Я закрываю глаза руками, сворачиваюсь калачиком на полу и начинаю тихонько подвывать. Внезапно слышится хруст ломаемых ребер, утробное чавканье, а потом чей-то картавый голос произносит:
«Товарищи, вы, конечно, все прекрасно понимаете, какие колоссальные трудности ставит война и каких громадных жертв она требует, тем более теперь, когда страна переживает затруднения в продовольственном деле и связанную с войной разруху транспорта. Из-за этого теперь еще более усилились те муки, которые падают на трудящиеся массы, благодаря этой войне. Но мы имеем все основания думать и утверждать, что у нас положение дел улучшилось и что мы выйдем победителями из всех трудностей. Мы не обольщаем себя. Мы знаем, что теперь наш враг — капиталисты Англии, Франции и Америки, заведомо действующие вместе с русскими капиталистами, делают последние попытки, чтобы свалить Советскую власть. Мы видим, что представители помещиков и капиталистов давно уже совещаются в Париже. Мы видим, как они …»
Речь прерывается членистоногим клекотом. Как будто за моей спиной ухмыляется огромная медведка. Она смеется и щелкает лапками по линолеуму моей комнаты.
Как получилось так, что нас всех сожрало изнутри что-то жвалистое?
Мы шли к этому долгими дорогами. По большому счету князь тьмы уверенно тащит в свою пасть не только русских, но и все человечество. Но мы его избранные дети. Первенцы и наследники. Мы думали, что второе пришествие Христа случится в России, но вместо этого мы родили Антихриста. Какое событие русской истории можно назвать ключевым? Где начинается дорога, которая в итоге привела к воняющему кровью подвалу чрезвычайки?
Думаю, что всему виной русская литература XIX века. Секуляризация и не самое достойное поведение сословия священников привело к тому, что на место фигуры жреца забрался писатель. А кто такой писатель? Это человек, который в отличие от жреца лишен канала общения с Абсолютом. Внезапные озарения и предугадывания перемешиваются у него с собственными разговорами «о чувствах». Русская интеллигенция не верила ни в каких богов — ее богом была литература."Они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму" (Мф. 15:12).
В момент, когда нация переживала величайшее напряжение физических и душевных сил, ее смысловой центр оказался пуст. И все здание рухнуло, погребая под своими обломками правых и виноватых, добрых и злых, неевреев и евреев. Вместе с Россией в гроб легла и литература. Но это бы было не так страшно — что поделать, все мы рождаемся в смерть. Ужас был в том, что этот труп был насильно оживлен советскими служителями соцкульта. Хорошо сидеть на крови и пить кровь. Много крови и чернил. Мы имеем дело даже не с русской классической литературой. Перед нами восставший из гроба полуразложившийся зомби, который щелкает челюстями и капает ядовитой слюной на линолеум. Вроде бы знакомое родное лицо. Но в глазах его ползают жуки и черви.
Нам нужно переосмыслить наше отношение к литературе. Как говорил один философ, если русская литература привела к Октябрю, то она нуждается в ревизии. Вся. Без исключения. Мы этим займемся. Мы отделим зерна от плевел. Мы озарим свое лицо улыбкой литературного Дирлевангера. А пока не читайте русскую классику, пожалуйста, блядь. Читайте лучше прозу Маркиза де Сада и стихи Георгия Иванова.
Слава России!
Я затушил сигарету и пошел к Святу Павлову сдавать материал. Тот сидел в клубах дыма, бегал глазами по буквам и брови его недобро сходились.
— Мицкевич, это все, конечно, ахуенно, трупы, зомби, жуки, экспрессивно вышло. Но нужно бы это каким-то примером подкрепить.
— Примером?
— Да, напиши, например, как русская литература испортила жизнь лично тебе.
«Опять эти ебаные правки», — подумал я и закрыл за собой металлическую дверь.
Опять ебучий Хантер Томпсон, опять история про то, как я поебался или подрался. Я снова закурил мерзкий буржуазный «мальборо».
Хорошо. Ок.
Я человек глубоко несчастный. Аллах дал мне слишком тонкую душевную организацию. Район, в котором я провел свое детство и юность, пережил полное этническое перерождение. Те места, в которых я рост, достались людям иной расы и культуры. Так монголы врывались в Рязань, жгли, ебали, резали, а потом оставались пировать на костях.
Не ценя и не любя того, что досталось им. Варвары. Они могут отобрать нашу землю и наших женщин. С этим мы сможем смириться и уже смирились. Но что делать, когда они отберут у нас память о детстве? Я не могу давать никакую оценку произошедшим событиям, так как в нашем богоспасаемом отечестве за нее можно легко присесть на бутылку советского шампанского. Когда-нибудь я напишу о своем районе роман и назову его «Великое перемещение». А потом попрошу тебя подписаться на Pewdiepie и уже никогда не буду online.
Вот такие мысли клубились у меня в голове в тот день. Я куда-то спешил на метро. От меня недавно ушла девушка и в честь этого я набил на руке нацистскую татуировку. Такое дешевое слезливое позерство, которое хлюпает, как пизда. Мимо моих похмельных глаз протекали ручейки одинаковых людей. Обычная полуденная суета в московской подземке. Зайдя в очередной вагон, я увидел людей, которых не встречал на улице уже лет пять. Настоящих русских нацистов. Фирменные «правые» бренды — Lonsdale, Stone Island (паленый), Burberry. Стильные кроссы. Молодые злые лица. Боже мой, как же я был рад видеть их. Я всегда был ближе к ботаникам и задротам, поэтому неприкрытая витальность и северные руны всегда вызывали у меня восторг.
Родненькие вы мои.
Эти витязи расовой войны столпились в углу вагона вокруг маленькой сжавшейся фигурки. Я вытянул шею, чтобы лучше разглядеть происходящее. Грустный пожилой азиат сидел на лавке и неуютно оглядывал молодых людей, которые брали его в полукруг. На гостя столицы была надета нелепая мешковатая спортивная куртка не по размеру. На голове какая-то полусоветская кепка. В руках подрагивала газета Metro. В сторону несчастного уже летели первые зиги и экстремистские лозунги. Вот прилетел первый лещ. События развивались стремительно. В глазах наступающих арийцев загорелись огоньки той ненависти, которая заставляет рвать добычу на мелкие клочки, преодолевая любое сопротивление.
Тут надо сказать, что к тому времени я прочитал довольно много умных книжек и у меня был целый ряд эстетических и политических убеждений, которые можно охарактеризовать как «правые». Если учесть то, что я жил в районе, который почти полностью оккупировали приезжие, то я должен был 1488 раз радоваться тому, что происходило у меня на глазах. И мне следовало если не принять участие в расправе, то как минимум начать аплодировать происходящему насилию.
Но на мою беду среди книжек, которые я читал, было очень много русской классики. С ее культом маленького человека, которого вечно все ебут и наебывают. С ее розовым гуманизмом. Русской классики с ее воспеванием слабых и забитых, униженных и оскорбленных. С ее христианским всепрощением, от которого Иван Карамазов сошел с ума. С ее вечно слезливым выражением на грустном пропитом ебле. Я был полон этим, как организм ВИЧ-инфицированного был полон инфекцией. Я не мог сопротивляться.
В сердце у меня что-то лопнуло. Возможно, это было из-за детского ужаса в грязно-карих глазах азиата. Может быть это случилось из-за дрожащей морщинки под его носом. Я вдруг понял, что не могу допустить, чтобы этого многонационального братишку сейчас втоптали в вагон и забили прямо тут.
Это был не я. Что-то вело и говорило через меня. Все произошло за долю секунды. Мицкевич в жизни очень робкий человек, который только в комментах предложит вам драться с ним на топорах. Обычно я с трудом мямлю слова, а уж в стрессовой ситуации совсем теряюсь. Но тогда я встал между русскими и многонационалом и громким голосом сказал, что я тоже правый. В подтверждение этому я закатил рукав рубашки и показал свою нацистскую татуировку. Я сказал, что на следующей станции стоят много ментов, что в вагоне камера и всех непременно примут, а потом закроют по 282.
Видимо, это удивило наступающих, они заколебались. Азиат уловил момент и начал медленно бочком отползать от молодых людей. Раздался шум приближающейся станции. На ней действительно по какой-то причине была целая куча ментов. Мы вышли. Высокий парень с крестами на руках в кепке Fred Perry сердечно поблагодарил меня, улыбнулся и пожал руку по вене. Молодые расисты поднялись по эскалатору на поверхность, а я стоял посреди станции и не знал, что же все это было?
Рогатый демон русской литературы.
