Леха Никонов: Вы же журналисты? Я, кстати, тоже журналистом работал.
Свят Павлов: В выборгской газете?
Леха Никонов: Да. Брал интервью однажды у Битова, знаешь такого — Андрей Битов?
Свят Павлов: Слыхал. И как интервью?
Леха Никонов: Принес в редакцию, мне редактор говорит: «Отличное интервью, Леша. Только почему текста Битова в десять раз меньше твоего?» Я говорю: «Он не разговорчивый». Ничего, напечатали. Нормальный мужик оказался, с юмором.
Свят Павлов: Ты рассказывал, что тебя выгнали из газеты.
Леха Никонов: Не за Битова, конечно. Выгнали за чужую статью. Я уже там не мог вести страницы каждую неделю, потому что надо события выдумывать. Я брал ребят, которые поступают на журфак, просто писал им потом направление — для них это бонус. Одна студентка написала плохо про какой-то кабак, а его хозяин решил, что это заказуха. И меня приехали плющить на машинах пацаны. Но я-то разобрался и прихожу к главному редактору и говорю: «Что за херня, давайте меня защищайте. Меня прессуют бандосы». А она такая: «Это ваша проблема, Алексей, разбирайтесь сами». С этого момента я охладел к журналистике.
РОССИЯ — ЭТО МИСТИЧЕСКАЯ СТРАНА
Свят Павлов: У меня недавно была похожая история. Давай поговорим про андеграунд. Тебя можно назвать андеграундным поэтом?
Леха Никонов: Понятия не имею, что такое андеграундный поэт. Рэмбо был андеграундный поэт? Или Мариенгоф? Или Маяковский? По сути существует только одно слово «поэт», а все остальное, что к нему прилагается, всегда можно убирать: женщина-поэт, революционный поэт, светский поэт. Я говорю, например, о Цветаевой, Маяковском и Оскаре Уайльде, и какая разница, что значат эти три эпитета? Главное — существительное, которое стоит.
Леха Голубев: Другими словами, эпитет неважен?
Леха Никонов: Вообще. Он интересен биографам или читателям, падким на личную жизнь. Я вот очень люблю читать про личную жизнь поэтов: на чем торчал Блок, где доставали Есенин и Мариенгоф кокаин — это же интересно все. Например, что за секс был у Маяковского с Лилей Брик, там же еще третий был чувак — Осип, а он же был импотентом. Что они вообще втроем там делали?
Это же офигенно интересно. Или что у Оскара Уайльда было с этим пацаном (вероятно, речь идет о любовнике Уайльда Альфреде Дугласе — ред.)? А вы представляете сцену в суде, когда приходит отец его любовника и говорит: «Ты охуел, ты моего сына ебешь!» А тот ему: «Да пошел нахуй, я его люблю».
Свят Павлов: На месте Маяковского точно должно было быть неприятно.
Леха Никонов: Тоже не хочу, хотя Маяковский постоянно занимался саморекламой. Одно стихотворение у него называется «Люблю…», осталось только добавить — Лилю Брик.
Леха Голубев: Если же говорить не о стихах, а о музыке. Твои «Последние танки в Париже» — андеграунд?
Леха Никонов: Наверняка. Ноты я не знаю, но мы уж точно не поп или мейнстрим-группа — это очевидно.
Свят Павлов: Музыкальный продюсер Александр Ионов (интервью скоро выйдет, ждите — ред.) нам в интервью, что ПТВП — это уже не андеграунд, а истеблишмент. Классика.
Леха Никонова: В чем-то да. Но если брать истеблишмент, то это когда все на кадиллаках ездят, мы вот не на кадиллаках, как видишь. Не знаю, Ионову виднее, потому что у него как раз андеграундный клуб («Ионотека» — ред.). Он, наверное, может быть прав. Может быть мы «андеграундный истеблишмент»? Печально, если мы истеблишмент, потому что этого как раз я всегда опасался.
Свят Павлов: Давай от самоидентификации перейдем непосредственно к твоему творчеству. Ты начинал как артист с легендой русского андеграунда Редтом (Эдуардом Старковым) еще в 90-е. И сейчас твой последний сборник «Тотальный джаз» напрямую отсылает к нему и группе «Химера». Тебе не кажется, что твое творчество циклично?
Леха Никонов: Циклично 100%. Я совершенно осознанно это делал спустя 20 лет. Я всегда был уверен в том, что все, что происходило с Редтом, станет известно.
Редт — это гениальный человек. Когда было 20 лет со дня смерти Редта, я вдруг понял, что никто толком не рассказал про его жизнь. Я подумал, что это должен сделать сам. И я начал писать совершенно осознанно его биографию, но биограф из меня никакой, поэтому я написал поэму в прозе. На каком-то моменте я споткнулся о многие факты из жизни Редта, о которых, во-первых, не знаю просто, и мне пришлось бы их трактовать. Кто я такой, чтобы трактовать гения? Я начал копать, спрашивать у всяких людей, но никто не хотел эти истории ворошить. Поэтому я решил донести просто мой взгляд на Редта.
Леха Голубев: В итоге Редт у тебя вышел достаточно мистической фигурой.
Леха Никонов: Я вас уверяю, все было мистически и магически, это не преувеличение и не художественный вымысел. В этой книге всего два вымысла, все остальное — чистая правда. Потому что все тексты Редта очень магические. Он на этом настаивал, иногда это даже принимало смешные формы. Казалось, что он глумится над тобой. Я, например, говорю: «Смотри, у меня есть книга офигенная, прочитаешь?» — «О, давай сейчас… Маяковского?». Кладет себе книжку на голову. «Ну, все, я прочитал». И ты сидишь, как дурак, и не понимаешь, тебя дурят или с тобой нормально разговаривают. Но сейчас я понимаю, что он был прав во всем, что говорил.
Леха Голубев: Есть видеозаписи, где он выглядит немного как юродивый.
Леха Никонов: Он дурачился, но никогда не выглядел дураком. Они (группа «Химера» и несколько других музыкантов из близких по духу групп — «Нож для фрау Мюллер», «Стенобит», «Асталависта Че» — ред.) жили в этом «Там-таме» (легендарный андеграундный клуб — ред.) как святые францисканцы. Жратвы не было. Играли рок и хуярили наркоту.
Свят Павлов: Если говорить о документалистике про группу «Химера», то можно вспомнить книгу Александра Горбачева и Ильи Зинина «Песни в пустоту».
Леха Никонов: Отличный текст. Единственный текст, где хоть как-то про «Химеру» рассказано. Но там все-таки история группы, а не история Эдика. В этом смысле очень мало информации, и я очень не хотел бы, чтобы она исчезла.
Свят Павлов: А есть ли в планах новые материалы о «Химере» и Редте?
Леха Никонов: Нет, я высказался. Зачем?
Свят Павлов: Понятно, «Тотальным джазом» цикл завершен. Давай поговорим о твоей поэзии в целом. Я больше десяти лет читаю твои стихи и после сборника «Медея» можно заметить плавный переход от нарочито низкого стиля к подчеркнуто высокому, даже обсценной лексики в твоих стихах стало куда меньше. Расскажи, как и почему с тобой случилась эта метаморфоза.
Леха Никонов: Согласен, есть такое. В России каждый поэт проходит такую метаморфозу. Даже мой учитель Мирослав Немиров — поэт, которого принято считать матерщинником, когда переиздавал последний сборник, то просто убирал мат из своих ранних стихов. Я, конечно, мат пока еще не убирал, но это такой движ. Хотя мои последние тексты на самом деле очень жесткие, я бы не сказал, что они в нарративе высокой ноты. Для меня главное — смешивать, ты верно заметил. Мой главный поэтический принцип — осцилляция, смешение высокого и низкого жанров. Я считаю, что этого уже достаточно, чтобы быть хорошим поэтом.
Свят Павлов: Если подходить к твоему творчеству цивилизационно, как учил дедушка Шпенглер, то твоя трилогия «Нулевые» вполне достоверно отражает эпоху. Почему после нулевых в твоей поэзии наступила античность?
Леха Никонов: Это был постмодернистский рывок, который прошел частично осознанно, частично интуитивно. Вначале просто из-за того, что мне заказали написать театральную поэму «Медея».
Свят Павлов: Джулиано ди Капуа (петербургский театральный режиссер — ред.)?
Леха Никонов: Да. Когда Илона Маркарова (театральная актриса — ред.) играла все мои тексты, я был просто ошарашен. Тогда я решил, что надо высоким слогом писать, не александрийским, но высоким. Сборник «Медея» и одноименная поэма — это моя поэтическая вышка. Хотя вот «Техника быстрого письма», насколько я знаю, нравится всем маргиналам больше. Но лично я воспринимаю «Медею» как свое достижение. Русский поэт должен отразить все грани жизни, потому что Россия — это очень мистическая страна. Если отображать одну лишь грязь, то меня назовут «грязным поэтом», что в принципе я даже не оспариваю. Но грязь-то интересна только потому, что она оттеняет всю чистоту. В этом смысле совершенно правы были французские экзистенциалисты Сартр и Камю. Вообще принцип метамодернизма — это жесткая осцилляция между высоким и низким, бытовым и магическим.
Свят Павлов: Леха Никонов сейчас — это метамодернистский поэт?
Леха Никонов: Все, кто сейчас пишет, за исключением осознанных постмодернистов, метамодернистские поэты. Метамодернизм — это не совсем стиль или жанр. Это эпоха, в которую мы вступили. Как была до этого эпоха постмодерна. Потому если вы возьмете любого автора нулевых, то он по определению постмодернист, если еще не метамодернист.
Свят Павлов: Писатель Михаил Елизаров говорил, что его всегда расстраивает, когда его книги называют постмодернистскими, потому что таким образом их обесценивают.
Леха Никонов: К сожалению, не читал Елизарова. А вот его песни мне не очень нравятся. Не мой поэт.
ИСТОРИКИ БУДУЩЕГО — ЭТО КИБЕРНЕТИКИ
Свят Павлов: Вопрос по поводу позиционирования. Ты всегда себя позиционировал как «русский проклятый поэт», бросал в лицо слушателям и критике про свои «стихи, которые даже не изданы». Сейчас у тебя издано даже «Собрание сочинений»…
Леха Никонов: Я сам о себе такого не говорил. Есть такой стих. Когда я его писал, так и было. А мои стихи изданы мною, понимаешь? В этом разница. Да и вообще надо ли их сейчас издавать? Потому что я свой стих написал, выложил в Instagram, «ВКонтакте», Facebook — у меня его прочитало 15 тысяч человек за час.
Леха Голубев: То есть, по твоим словам, сейчас нет смысла издаваться на бумаге?
Леха Никонов: Смысл есть, книга — это несколько другой механизм воздействия на ум. Просто он перестал быть потоком информации и стал раритетом. Поэтому я во все свои последние книги пихаю фотографии, рисунки, оригинальные комментарии, чтобы усилить раритетность. Потому что это уже не поток информации.
Свят Павлов: Да, но через 100 лет весь этот поток информации, естественно, забудется, а книга будет стоять на полке, как и стояла.
Леха Никонов: Почему, а кем будут историки будущего по определению? Они будут кибернетиками, потому что если историки настоящего копаются в бумагах, то историки будущего будут копаться на гугл-дисках. Таким образом, спор шестидесятников о физиках и лириках уже решился. Жизнь как всегда показала, что диалектика и осцилляция выше человеческих дискуссий.
Свят Павлов: У тебя никогда не было страха забронзоветь? Из круга проклятых поэтов перейти в разряд бронзовых.
Леха Никонов: Да нет, вы что, пацаны? Пафос классики все-таки в каком-то гуманизме, в отношении к маленькому человеку. Я не пишу о маленьком человеке, меня маленький человек вообще не интересует.
Свят Павлов: Условный Акакий Акакиевич не твой герой?
Леха Никонов: Нет, вообще. Это все не мое, меня интересуют крайние жизненные ситуации и эксперимент. В любом смысле эксперимент — в поэтическом, жизненном, экзистенциальном, религиозном, если хочешь, математическом. И это совсем другая тема. В моем случае речь идет в полном смысле слова об экспериментальной поэзии. Потому забронзоветь я никак не боюсь.
Леха Голубев: Ты издавал свой последний сборник экспериментальной поэзии на премию от проекта «Живые поэты». Насколько я помню, там были проблемы с накруткой голосов.
Леха Никонов. Там была поэтесса, которая меня обвинила в накрутке (вероятно, речь идет о поэтессе Стефании Даниловой — ред.). Не помню, как ее звали. Я до сих пор на нее злой. Чего я точно не делал — так не накручивал себе голоса в этом споре. Когда я это прочитал, был просто возмущен.
Ну в принципе борьба есть борьба — бог с ними.
Я ПРОТКНУЛ СВОЮ РУКУ ШИЛОМ
Свят Павлов: Продолжим разговор о магии. Я прекрасно помню твои строчки про то, что «невидимое может существовать», да и твой «Тотальный джаз» по сути магический реализм. Невидимое существует?
Леха Никонов: Конечно, недавно в этом убедился. Стопудово существует. Например, я не беру больше в руки карты Таро.
Совершенно осознанно взял их как раз для книги, чтобы усилить магическую составляющую. В моей жизни стало происходить всякое говно. Не буду рассказывать, но именно поэтому я закрыл эту тему.
Свят Павлов: Давай перейдем к одному из твоих главных магических стихотворений «Я проткнул свою руку шилом…». Я обратил внимание на время написания 02.40.
Леха Никонов: На самом деле это было не шило, а нож. Но нож не рифмовался. Проткнул руку ножом по пьяни, все так и было. Сначала в клубе в этот день, об этом кстати никто не знает, был концерт, и на нем присутствовал Борис Гребенщиков. Я по пьяни кинул в него гитарой, но она не долетела. Мы с пацанами продолжили пить дальше, поехали на какую-то квартиру, там какие-то бляди. Нож у меня в руке оказался. Мне все один говорил «на-на-на», а я ему отвечаю «да пошел ты нахуй» и протыкаю руку ножом. Утром встаю, пишу текст почти без помарок. Я даже там ничего не правил. Шило вот только добавил.
Леха Голубев: А Есенин как там появился?
Леха Никонов: В глюке он был. Я проснулся — написал все, что видел. Поставил точку.
Леха Голубев. Тебе как к Есенину приходил твой Черный человек?
Леха Никонов: Да, причем в реальности. Но я не хочу об этом говорить.
Леха Голубев: Это было связано с написанием этого стихотворения?
Леха Никонов: С картами Таро.
Свят Павлов: Несмотря на твою критику модернизма, на примере «Я проткнул руку шилом», как и многих других твоих стихотворений, можно заметить, что для тебя эстетика выше этики. Или это не так?
Леха Никонов: Для меня, в моей вселенной — безусловно, эстетика выше этики. А существует, как я уже вам говорил, только моя вселенная, я другой не знаю. В моей вселенной существуют только красота или её отсутствие. Нет хорошо или плохо, нет родины, счастья, коммунизма, фашизма, национализма, гуманизма, морали и прочей хуйни. Этого ничего нет. Есть лишь моя воля к жизни, мое желание свободы и красоты. Во всем остальном я не уверен.
МНЕ 46, И Я НИ РАЗУ НЕ БЫЛ НА МИТИНГЕ
Свят Павлов: Раз уже мы расширили тему поэзии, давай поговорим о словесности вообще. В одном из интервью ты говорил, что в России сейчас высокий спрос на словесность и приводил в пример рэп-культуру. Тебе не кажется, что в какой-то момент рэп у нас задвинул поэзию на периферию культурного пространства?
Леха Никонов: Я удивлен, потому что еще десять лет назад я бы не подумал, что такое может произойти вообще. Однако я замечу, что молодежи на стихи стало больше ходить — это тоже удивительно. Что же касается замещения поэзии, я помню, когда мы жили при коммунистах, они научились делать шпротный паштет и хуярили его, но жрать это невозможно было. Или ливерная колбаса. Ел английскую ливерную колбасу? Знаешь, какая вкусная, охуеть. А эти сляпали такое говно, что блеванешь. То же самое с рэпом и поэзией.
Свят Павлов: Ты был судьей на «Версусе» и гостем на «Версус Фрешблад»…
Леха Никонов: Два раза, было очень весело. Хотя вообще судить мне не нравится. Как ты понял уже, я довольно странный судья. Потому что я смотрю не на так называемую «правду», а чтобы красиво было. У одного из участников «Версуса» было красиво в некоторых моментах, но очень много пошлости. Такая набоковская тема, когда много пошлости и много красоты. В этом что-то есть.
Леха Голубев: А какие у тебя впечатления о юных рэперах из «Фрешблада»?
Леха Никонов: Необразованные, в основном. Оксимирон вот очень образованный парень. Мы с ним общаемся, переписываемся иногда. А вот эти мелкие (рэперы — ред.) думают, что им образование не надо. В этом они не правы, потому что узкий кругозор всегда будет мешать в творчестве.
Леха Голубев: А сам бы ты участвовал, скажем, в поэтическом баттле?
Леха Никонов: Никогда вообще. Зачем мне это? Я вот буду в театре в январе «Гамлета» на ходу писать. Это интереснее, чем баттлиться. Вот мой баттл. С Шекспиром.
Свят Павлов: Баттловый формат так или иначе всегда несет с собой протестный заряд. Ты вот тоже считаешься протестным поэтом и музыкантом. Сейчас протест (по сравнению с нулевыми) стал мейнстримом и зачастую люди просто хайпят на теме, рифмуя заголовки «Новой газеты» с заголовками «Медузы». Ты как максимально неконъюнктурный чувак, что думаешь о конъюнктурном протесте?
Леха Никонов: Меня нельзя назвать политическим поэтом, как, например, Емелина. Вот Емелин в полном смысле политический, постмодернистский дискурсивный поэт. Причем охуенный политический поэт. Я так не напишу, как он. Но это его, он умеет это делать. Я и на митинге никогда ни на одном не был. Мне 46 лет, и я в жизни не был ни на одном митинге.
Что же касается «мейнстримового протеста», как ты выразился, то мне похуй вообще.
МОЛОДОСТЬ ВСЕГДА ПРАВА
Свят Павлов: Несмотря на изначальную репутацию такого протестного панка, ПТВП всегда удавалось меняться, как в плане звука, так и стилистически. Расскажи, как вам это удавалось.
Леха Никонов: Мы и сейчас меняемся. Каждый новый релиз должен быть новой твоей вершиной или даже падением. Наш принцип: лучше упасть, чем стоять на месте.
Леха Голубев: Вершина ПТВП — альбом «Ключи от всех дверей»?
Леха Никонов: У всех разные мнения. Но если меня поставить к стенке под пистолетом, то я назову «Порядок вещей». Потому что «Ключи от всех дверей» более взрослый, а «Порядок вещей» роднее мне самому. Это чисто индивидуально, в музыке много субъективного.
Леха Голубев: А какая следующая вершина?
Леха Никонов: Пока не скажу. Кстати, интересный момент — это вершина или повтор? Я этот вопрос задам завтра на записи нового сингла. Если повтор, то буду на записи с пацанами ругаться.
Леха Голубев: Ты часто делаешь совместные записи с молодыми музыкантами. Кого бы ты выделил?
Леха Никонов: Люблю молодых, и даже когда они ошибаются считаю, что молодость всегда права. Что касается молодых исполнителей, то вот «Црвених Цветова» — это настоящая рок-группа. «ДК Посторонних», «Бенгальские подонки», «Почти счастье» из уже повзрослевших — «PLOHO», «Электрофорез» или «Сёстры».
Свят Павлов: Как мы знаем, не только твое творчество, но и вся русская история циклична. Во многом цикличности нашей истории посвящен спектакль «Театро ди Капуа» «Слово и дело», построенный по мотивам челобитных царю Алексею Михайловичу. Я знаю, что ты тоже приложил руку к созданию этого спектакля и проходишь в титрах как консультант. Расскажи подробнее, в чем заключалась твоя роль?
Леха Никонов: Театр Джулиано ди Капуа — один из самых интересных театров в стране. Все строится на документе. К спектаклю «Слово и дело» мы отбирали тексты с Илоной (Маркаровой — ред.). Вернее, она отбирала, читала мне и смотрела на мою реакцию. Что мне не нравилось — выкидывала. Они («Театро ди Капуа» — ред.) на мне все тексты юзают, это у них примета такая. В спектакле «Жизнь за царя» тоже я консультантом выступал.
БЛИЦ
Свят Павлов: Перейдем к блицу. Назови книгу, которую должен прочитать каждый русский человек.
Леха Никонов: «Бесы» Достоевского.
Свят Павлов: Свобода — единственное ради чего стоит жить?
Леха Никонов: Конечно.
Свят Павлов: Три лучших правителя в истории России?
Леха Никонов: Не было таких, одного-то найти, а ты целых три хочешь. Елизавета нормальная баба была, все остальные у меня вызывают искреннее отвращение. При Елизавете ни одного человека не уконтрапупили. Знаете, что она сделала, когда пришла к власти? Она отменила смертную казнь. Вот она у меня вызывает искреннюю симпатию. Тоже баба была взбалмошная, ебанько, но она хотя бы вот это сделала. При ней ни одного человека не казнили. Даже Павел, уж какой он был рыцарь, а сколько он народу уконтрапупил…
Свят Павлов: Елизаров, отвечая на этот вопрос, мне сказал, что самые лучшие правители России те, кто умер быстрее остальных…
Леха Никонов: Отличный ответ. Елизаров мне не нравится, но ответ отличный.
Леха Голубев: Ян Кертис или Роберт Смит?
Леха Никонов: Ух, какой тяжелый вопрос. Роберт Смит.
Леха Голубев: Есенин или Маяковский?
Леха Никонов: Маяковский до 1917 года, до того времени, как он утюги стал продавать. До этого момента он мне очень нравится. Или имажинист Есенин, а не развязный актер в косоворотке раннего периода.
Свят Павлов: Что бы ты сказал, оказавшись перед Луи Фердинандом Селином?
Леха Никонов: Нахуй ты в политику полез. Где политика, а где ты. Ты дурак совсем, сидел бы тихо в Медоне и не вылазил. И все было бы заебись, Луи Фердинанд. Вот так бы и сказал.
